Третий ключ - Страница 31

Я уже изрядно пьяный был, решил, что раз уж мы с Оленькой вдвоем Рождество встречаем, то нужно и ей шампанского налить. И только потом подумал, что нетронутый бокал с шампанским выглядит дико, словно на поминках, хотел убрать, уже и руку протянул, когда услышал голос:

– Люблю шампанское...

Думал, почудилось из-за выпитого. Да и голос слабый, на Оленькин совсем непохожий. Однако ж, когда оборачивался, руки дрожали так, что шампанское расплескалось.

Оленька лежала с открытыми глазами, улыбалась светлой своей улыбкой, точно просто от сна очнулась, точно и не было никакой летаргии.

Илья Егорович, друг дорогой, сразу приехал, как только позвал. К тому времени Ульяна уже суетилась вокруг Оленьки со своими отварами, причитала, кудахтала, а я не вмешивался ни во что – плакал от счастья...

* * *

О том, что убита еще одна девушка, Аглая узнала от соседки тети Нюры. Соседка заскочила к бабушке на минуточку по какой-то невнятной надобности, а осталась на целых два часа. Теперь она восседала за столом, застеленным отстиранной от вишневых пятен скатертью, попивала чаек со смородиновым вареньем и сушками и рассказывала последние антоновские сплетни.

– А девчонка эта оказалась ненашенской. Дачница из городских. – Тетя Нюра сунула за щеку сушку, отхлебнула остывшего чая. – Говорят, нашли ее в графском парке в чем мать родила, к тому же изнасилованную.

– Ай, Нюрка, ну что ты городишь! – отмахнулась баба Маня. – Купальник на ней был, мне Маринка, Пети нашего жена, по секрету рассказала. И не насиловал ее никто.

– А что ж тогда? – В соседкиных глазах зажегся жадный огонек. – Как тогда ее убили? Глаша, вот ты ж девка городская, образованная, тебя по телевизору показывают... Что думаешь, кто это их всех, а?

Аглая, которая во время разговора сидела на диване и делала вид, что читает книгу, тяжело вздохнула. Все эти разговоры, сплетни-пересуды вызывали в ее душе бурный протест, захотелось вдруг сказать наглючей и охочей до чужих дел тете Нюре все как есть, без купюр, но, поймав просительный взгляд бабы Мани, Аглая передумала. Она-то уедет, а бабушке жить в Антоновке в компании вот таких теть Нюр, придется соблюдать политкорректность.

– Не знаю. – Она отложила книгу, пожала плечами.

Цепкий взгляд соседки тут же сфокусировался на татуировке. Небось сегодня же побежит рассказывать, что баб-Манина внучка ходит вся в наколках, курит, ругается матом и вообще ведет аморальный образ жизни.

– Ну, догадки-то у тебя должны хоть какие-то быть, – не сдавалась тетя Нюра. – Ты ж одна из всех тогда в живых осталась. Может, вспомнила чего, а?

– Нюра, – в голосе бабы Мани послышались железные нотки, – ты за солью приходила? Так вот тебе соль, и иди давай!

– Ишь, деликатные какие! – Соседка сунула в рот надкушенную сушку, с кряхтением выбралась из-за стола. – Строит тут из себя невесть что, а сама без лифчика на огороде загорает! Еще образованной считается – позорище!

Кто без лифчика? Аглая поймала строгий взгляд бабы Мани, равнодушно пожала плечами. Дура она, что ли, перед всей деревней голышом загорать?! Загорала, было дело, но в купальнике, причем в очень пристойном. А с Нюрки станется, у нее все кругом если не алкоголики, то воры и проститутки.

– Я вот что тебе скажу, теть Мань, – соседка уходить не спешила, застыла на пороге, уперев в бока кулаки, – уж больно странно, что все началось, когда Глашка твоя в деревню приехала.

– А что странного-то? – уточнила Аглая, вставая с дивана.

– А то и странно, что где ты, там и убивца этот! Может, ты сообщница евонная?! – выпалила соседка и выскочила за дверь.

– Ага, сообщница, – Аглая вытащила из сумочки сигареты, вышла из дома, прятаться не стала, уселась прямо на крыльце, закурила.

Вот тебе и отдых, вот тебе и поправка нервов. Попала из огня да в полымя.

– Не слушай ее, Глаша, – бабушка вышла следом, неодобрительно покосилась на сигарету, но нотаций читать не стала. – Это ж Нюрка, первейшая на деревне сплетница.

– А я думала, что первейшая сплетница – это Зинка. – Аглая сделала глубокую затяжку.

– Ну, Зинка само собой, только вот что я тебе скажу, внучка, – баба Маня присела рядом, разогнала рукой сигаретный дым, – ехала бы ты к себе в Москву.

– Гонишь? – усмехнулась Аглая.

– Не гоню, Глаша, а беспокоюсь. Сама ж видишь, что в Антоновке творится, а ты ведь того... – она замолчала, тяжело вздохнула.

– Я одна из несостоявшихся жертв, хочешь сказать? – Аглая обняла бабушку за плечи, чмокнула в щеку. – Баба Маня, не поеду я никуда. В кои-то веки выбралась к тебе, отпуск выбила человеческий, а ты уже – уезжай.

– Так ведь убийства! Глаша, сердце мое не на месте, каждую ночь, как спать ложусь, тот страх вспоминаю.

– Пустое! – Аглая в раздражении махнула рукой, и столбик пепла с сигареты упал на аккуратное бабушкино крыльцо. – Пугач уже давно на том свете, а больше мне бояться некого. Ну сама подумай, что мне может здесь грозить?! Я ж с тобой все время, на пруд не хожу, загораю на огороде, кстати, соврала Нюрка, загораю я не голышом, а в купальнике. По дискотекам по ночам не бегаю, вышла уже из дискотечного возраста, с незнакомцами не заговариваю.

– А вдруг это кто-то из своих? – спросила баба Маня упавшим голосом. – Вдруг и не Пугач это вовсе был?

– Не думаю, – Аглая мотнула головой. – Свой бы на пятнадцать лет не притих. У маньяков же психология особенная, если начал убивать, уже не остановится.

– Так кто ж тогда, если не Пугач?

– Не знаю, подражатель какой-то. Сволочей во все времена хватает.

– Значит, не уедешь? – Баба Маня погладила ее по голове.